© Юлия Глек, перевод и примечания, 2011.

ЧАРЛЬЗ АСТОР БРИСТЕД

CHARLES ASTOR BRISTED

ПЯТЬ ЛЕТ В АНГЛИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

FIVE YEARS IN AN ENGLISH UNIVERSITY

(Избранные главы)

Перевод и примечания Юлии Глек

Оригинал здесь http://www.archive.org/details/fiveyearsinengli00brisuoft

Оглавление

Глава 4

Американский студент в Кембридже

Ην δὲ οὐδὲ ἀδύνατος ὡς Λακεδαιμόνιος εἰπεῖν (др.-греч.).  – Для лакедемонянина он был не лишён красноречия.

Фукидид, книга IV.

В нашем обществе найдётся немало личностей, которые считают весьма желательным и похвальным раздувать все обиды и недоразумения, существующие между Англией и Америкой, хотя некоторые из этих людей отнюдь не лишены интеллекта и не страдают отсутствием доброжелательности. Усилия этих доброхотов, без сомнения, вознаграждаются, и, однако, я не завидую их успехам, потому что мои собственные убеждения всегда заставляли меня действовать в прямо противоположном направлении. Причиной тому, возможно, моя интеллектуальная слепота, которая не даёт мне угнаться за прогрессивной демократией нашего просвещённого века, а может быть, моё нежелание льстить и подхалимничать перед ирландцами или рабовладельцами. Ещё когда я был мальчишкой, моим главным убеждением стало то, что великие ветви англосаксонской семьи, которая отличаются от всего остального мира своим языком, своими этическими принципами, своими разумно либеральными политическими институтами, должны слаженно работать вместе; что причиной значительной части взаимного недовольства является невежество, а значит, это можно исправить путём общения и просвещения; и что долг граждан обеих стран скорее заключается в том, чтобы, если уж представилась такая возможность, пытаться расширить знания обоих народов друг о друге и таким образом развеять неприязнь, которая во многих случаях основана на предположениях, а не на истинном положении дел, а не стараться раздуть старинную вражду, которую время и естественный ход вещей уже в значительной мере погасили. Таким образом, желая произвести хорошее впечатление в Кембридже с первого момента своего появления, я руководствовался не просто стремлением создать хорошую репутацию (κῦδος*, выражаясь по-кембриджски) себе самому, но искренним желанием создать благоприятное мнение о своей стране у многих молодых англичан, которые никогда там не бывали. Отчасти именно из-за этого я поставил себя в положение, настолько не соответствующее моим финансовым возможностям, как положение феллоу-коммонера (Fellow-Commoner) Тринити-колледжа.

* κῦδος (др.-греч.) – слава, известность.

Я отлично сознавал, что дело это нелёгкое и чреватое разочарованиями; что точно так же, как американский поклонник Англии может подвергнуться нападкам в своей родной стране, так и американец в Англии может встретиться с предубеждённым отношением со стороны представителей той самой нации, к которой он так расположен.

Я всегда был готов столкнуться с ошибками, проистекающими от невежества, и к чести моих английских знакомых должен сказать, что в большинстве случаев они были так же рады исправлению своих ошибок, как я – возможности их исправить. Это обвинение в невежестве, как всем нам известно, порой отвергается, а порой игнорируется англичанами. Но будет скорее преуменьшением, чем преувеличением сказать, что большинство английских джентльменов знает меньше, чем следовало бы, о состоянии и государственном устройстве родственного им народа, хотя его политическое и социальное развитие они могли бы изучить с пользой для своей собственной страны. Как ни коротка наша история, едва ли мы можем ожидать, чтобы они хорошо в ней разбирались, поскольку тут нам трудно соперничать с событиями мирового значения, которые происходили в этом столетии в Европе; да и другие причины, связанные с национальной гордостью, делают Ватерлоо названием куда более знакомым для их слуха, чем Новый Орлеан*. Но, право же, от достигшего совершеннолетия английского джентльмена можно ожидать, чтобы он знал, что у нас две палаты Конгресса и что Нью-Йорк – не рабовладельческий штат.

* имеется в виду битва при Новом Орлеане, последнее крупное сражение Англо-американской войны 1812 – 1815 гг., которое происходило с 28 декабря 1814 г. по 26 января 1815 г. и закончилось поражением англичан, в отличие от битвы при Ватерлоо 18 июня 1815 года, которую они выиграли.

Старая шутка о том, что англичане считают, будто житель Новой Англии должен знать любого, кто уехал в Техас, Сент-Луис или Канаду, на самом деле вовсе не шутка, а очень частое явление, с которым приходится сталкиваться каждому американцу, который долго путешествовал по Англии или жил в ней. Иногда я встречался с примерами, когда можно было предположить, что невежество это напускное, так же как в случае с нашими общественными деятелями, которые, поддерживая измышления сочувствующих Ирландии, удивляются, как это Англия могла настолько погрязнуть в своей слепоте и несправедливости, что никак не отменит унию*, хотя им отлично известно, как обстоит дело. Точно так же и журналист-тори, который утверждал, что хлеб дороже как раз в американских, а не в английских городах, потому что видел, как в Нью-Йорке за шиллинг продавалась буханка не больше той, которую в Англии можно купить за десять пенсов, на самом деле прекрасно понимал относительную стоимость нью-йоркского и английского шиллингов. Но во многих случаях такое объяснение оказывалось неприемлемым. Либералы, с которыми мне приходилось встречаться, были не лучше осведомлены о нас, чем тори, но более заинтересованы в получении сведений и лучше к нам расположены. В целом отношение ко мне тори, причём не только студентов и донов Кембриджа, но и лондонцев, было очень учтивым, но смешанным с чем-то вроде подразумеваемой жалости из-за моей принадлежности к стране, где нет места для джентльмена, где к нему не относятся как подобает и ему поневоле приходится быть  κακόνους   τῷ   δήμῳ**. У английских тори я обнаружил навязчивую идею, а именно, что наша «верхняя десятка»*** постоянно подвергается гонениям и грабежам со стороны черни; точно так же американские радикалы убеждены в том, что вся масса английского народа – это жалкие крепостные, а вся земельная аристократия состоит из надменных тиранов. С людьми такого сорта я справлялся очень быстро при помощи нашей обычной американской уловки – я решительно утверждал и невозмутимо отстаивал наше национальное превосходство в морали и интеллекте. В качестве примера давайте рассмотрим следующую сцену. Б. за обеденным столом декана наслаждается обильными яствами. Входит (со значительным опозданием) Стаффорд Поуп, молодой аристократ с 30000 фунтов дохода в год и широким ассортиментом допотопных политических убеждений. П. слышал, что Б. – американец, и занял место рядом с ним отчасти преднамеренно; Б. известно, что П. – один из немногих феллоу-коммонеров, которые действительно прилежно учатся. В паузах во время обеда между ними завязывается разговор; постепенно беседа приобретает политическую окраску.

* κακόνους τῷ δήμῳ (др.-греч.) – враждебным народу.

** Имеется в виду Акт об унии Великобритании и Ирландии 1800 г., в результате которого было образовано Соединённое Королевство Великобритании и Ирландии.

*** «верхняя десятка» (Upper Ten) – это выражение с середины девятнадцатого столетия стало применяться для обозначения правящей элиты Британии, т.е. тех десяти тысяч семей, которые фактически правят страной. В них включались не только аристократия и крупные землевладельцы, но и крупные промышленники и финансисты, что явилось результатом уже свершившейся индустриальной революции. Как видно из текста, данное наименование применялось и для обозначения элиты других стран.

П. Республика, возможно, очень даже хороша, если мы сумеем превратить всех людей в ангелов, но до тех пор – едва ли.

Б. Почему же, для нас она достаточно хороша, хотя никто из наших мужчин не претендует на то, что он – ангел, а из женщин – лишь некоторые.

П. Для вас! У вас нет законов, или, по крайней мере, средств, чтобы проводить эти законы в жизнь, знаете ли (англичанин всегда прибавляет «знаете ли», говоря именно о том, чего вы вовсе не знаете и с чем не соглашаетесь).

Б. О, здесь вы заблуждаетесь. Ваша ошибка вполне естественна, и я понимаю её причину. Вы смотрите на свои низшие классы и думаете, что они совершенно не годятся для политического управления. Конечно, так оно и есть. Но подождите, пока добродетель и разум распространятся среди вашего народа так же широко, как среди нашего, и тогда вы созреете для республики. Тогда она у вас и будет.

Верил ли я сам в это наше моральное и интеллектуальное превосходство над всем остальным миром, нет ли, но эта формулировка отлично сработала и совершенно сбила с толку англичанина, которого моя спокойная самоуверенность привела в такое негодование, что он оказался не в состоянии дать членораздельный ответ.

Кое-кто из феллоу-коммонеров, принадлежавших к фешенебельному кружку, а также их подхалимы, у которых любовь ко всякого рода проделкам значительно превышала остроумие, прослышав о моей национальной принадлежности, решили как-нибудь поразвлечься на мой счёт, и с этой целью стали приглашать меня на различные вечеринки с похвальной целью напоить или сыграть со мной ещё какую-нибудь шутку. Однако они причинили мне очень мало беспокойства. Я говорю это без тени тщеславия, потому что превзойти их в чём-либо, что требует хотя бы малейшего напряжения νοῦς*, было всё равно что выйти победителем в ослиных гонках. Во всех словесных перепалках, требующих находчивости и остроумия, перевес был на моей стороне. Что же касается спиртного, то, к счастью или к несчастью, но природа одарила меня крепкой головой, и эта врождённая способность была развита практикой, так что я мог поглощать, не теряя физического или душевного равновесия, значительные количества даже разбавленного всякой гадостью кембриджского вина; поэтому те, кто обещал друг другу забавное зрелище пьяного янки, в своих попытках напоить меня напивались сами, тем более что я был слишком благоразумен, чтобы полагаться только на свои природные способности, не прибегая время от времени к хитроумным приёмам. Помню случай, когда на одном обеде меня решили напоить во что бы ни стало, и практически каждый из четырнадцати присутствующих многократно требовал, чтобы я с ним выпил. Я пил только рейнвейн, а если точнее, нечто в зелёной бутылке. И бутылка, и стакан были из цветного стекла, в том-то и был весь фокус. Эта цветная бутылка и стакан давали мне возможность делать вид, что я наливаю и выпиваю много раз, тогда как в действительности я наливал и пригубливал всего по несколько капель. В результате этой военной хитрости двое-трое из этой компании оказались полностью hors de combat** и были глубоко поражены моими способностями.

* νοῦς (др.-греч.) – ум.

** hors de combat (фр.) – вышедший из строя.

Всего лишь раз я чуть было не попал в неприятности из-за принадлежности к своей стране. Однажды вечером после званого обеда один феллоу-коммонер, старше меня по положению в университете, уходя вместе со мной, предложил «показать мне другую компанию». Эта другая компания состояла, главным образом, из членов «Бифштексового клуба» (Beef-steak Club)* – шести или восьми человек, которые имели обыкновение раз в неделю обедать вместе с целью поглощения невероятных количеств удивительного напитка под названием «кембриджский портвейн». Теперь же, выполнив свои обычные обязанности по этой части, они достигли, как говорят ирландцы, «очень высокой ступени цивилизации». Среди гостей, к моему ужасу и отвращению, был и член колледжа (Fellow), который должен был вот-вот принять духовный сан. Прежде чем я успел найти хороший предлог, чтобы исчезнуть, один из самых «цивилизованных» принялся подтрунивать надо мной из-за того, что я не бываю в Барнуэлле**. Вышутить пьяного нетрудно, а уж этого я выставил перед его друзьями в таком виде, что он прямо-таки взбеленился и перешёл на личности, отпустив несколько замечаний насчёт «янки», что вынудило меня прочитать ему довольно резкую импровизированную лекцию об обязанностях джентльмена, вежливости и гостеприимстве. Тогда этот представитель «Бифштексового клуба», смутно понимая, о чём я говорю, и будучи не в состоянии подобрать слова, вместо ответа ограничился агрессивной жестикуляцией, на которую я в целях самозащиты был вынужден ответить тем же. Но прежде чем мы успели перейти к активным действиям, нас обоих схватило несколько человек, и последовавшая за этим сцена была довольно курьёзна. Выходка этого буйного индивидуума с самого начала меня скорее позабавила, чем рассердила, и я совершенно не собирался драться с ним, если только он не ударит меня первым. Кроме того, я был совершенно трезв, чего нельзя было сказать больше ни о ком в этой комнате, за исключением того, кто меня привёл, так что я мог хладнокровно наблюдать за происходящим. Один очень дружески расположенный и очень пьяный студент, блестяще проявлявший себя в гребле и очень слабо – в учёбе, пытался утихомирить меня изложением результатов своих собственных моральных изысканий, но после четырёх попыток только и сумел, что сообщить мне, что он уже «п-пять лет в этом университете».

* «Бифштексовый клуб» – в истории Британии известно несколько таких клубов. Первый из них появился в Лондоне в 1705 г., причём бифштекс в названии символизировал – что бы вы думали? – патриотизм, свободу и процветание. Это были так называемые «обеденные клубы» (dining-clubs), т.е. они не имели собственного помещения, а просто объединяли группу лиц, которые более или менее регулярно собирались для совместных обедов, главную роль на которых, понятное дело, играли бифштексы. Многие из этих клубов использовали в качестве символа рашпер (решётку для поджаривания мяса), а в качестве девиза – слова Beef and liberty («Говядина и свобода»).

** Барнуэлл (Barnwell) – деревня неподалёку от Кембриджа. Фактически это был кембриджский «район красных фонарей».

Членский значок «Бифштексового клуба».

Из книги Уолтера Арнольда (Walter Arnold) «Жизнь и смерть «Совершенного общества бифштексов» (''Life and Death of the Sublime Society of Steaks''), 1871.

Иллюстрация из Википедии http://en.wikipedia.org/wiki/File:Beefsteak-badge.jpg

Другой, решивший, видимо, что у меня крайне воинственные наклонности, начал объяснять мне университетские правила, которые запрещали дуэли под угрозой исключения для всех участников, и настаивал на том, что поэтому никого нельзя вызывать, и т.д. и т.п. Тем временем противная сторона была окружена группой своих друзей, которым постепенно удалось убедить его в том, что он виноват в грубом нарушении приличий, так что он, в конце концов, начал извиняться передо мной и продолжал свои извинения до тех пор, пока они не стали почти столь же неприятны, как само оскорбление.  Разговоров об этом инциденте избежать не удалось, и частично из-за состояния, в котором находились свидетели и участники, а частично из-за неточности, свойственной сплетням, от которых не совсем свободны даже англичане, он пересказывался с различными преувеличениями, и в окончательном варианте я схватил нож и угрожал клеветнику моей страны немедленным уничтожением.

Кое-какие мелочи, относящиеся к нью-йоркскому внешнему лоску, от которых никто в моём положении не стал бы ожидать преимуществ априори, вошли теперь в игру и придавали мне вес в глазах окружающих. Это может показаться смешным, но обнаружилось, что знание определённых блюд и напитков или обладание запасом хорошо сшитых брюк может повлиять на положение человека в сообществе сугубо литературном; однако именно эти пустяки больше, чем что-либо другое, способствовали формированию высокого мнения у младшей части моих новых товарищей обо мне, а через меня и о моей стране.

Одна из первых вещей, которые удивляют молодого человека с нашего атлантического побережья во время визита в Англию, это отставание англичан по части некоторых благ цивилизации, в которых он считал их намного превосходящими Америку. Житель Нью-Йорка, Бостона или Филадельфии с немалым изумлением обнаруживает, что в Англии почти невозможно достать одежду, которая бы хорошо сидела; или, отдавая должное баранине и элю этой страны, не без разочарования узнаёт, что всё разнообразие ограничивается вечным бифштексом, отбивными с картошкой, а также мясом, отваренным большим куском; и что вкус в том, что касается вина, в этой стране просто варварский, и большая часть жидкости, потребляемой там под этим благородным наименованием, на самом деле наполовину бренди. Далее, обычно он имеет больший опыт общения  с французами, испанцами и немцами и говорит на их языках лучше, чем англичанин одного с ним возраста, что даёт ему явное преимущество в тех случаях, когда присутствует какой-нибудь уроженец континента или когда обсуждаются континентальные дела. Оправившись от первого изумления, я с радостью ухватился за эти факты, что дало мне возможность доказывать своё превосходство «отсталым англичанам» тогда, когда они меньше всего этого ожидали; и не один юноша, собиравшийся поразить американского дикаря тайнами цивилизации, был, в свою очередь, поражён моим суммарным осуждением английских портных и поваров и моим нарочитым знанием французской кухни и вин. Как можно легко предположить, членов колледжа не трогали суетные вопросы вроде одежды, но эпикурейская склонность к пиршествам заставляла их прислушиваться к любым намёкам по части еды и питья. Более интеллектуальным способом приобрести известность был университетский Дискуссионный клуб. Тут мне пригодилось умение произносить речи, которым обладает примерно каждый третий выпускник американского колледжа и которое я приобрёл скорее благодаря практике, чем природной способности или склонности, и на первом же собрании клуба после своего принятия я устроил импровизированную дискуссию о китайской войне*. Однако таким способом нельзя было приобрести значительную известность, поскольку Дискуссионный клуб имел лишь третьестепенное значение: красноречие само по себе ценится у англичан не больше, чем у нас – учёность в чистом виде. Но и в главном местном занятии я был отнюдь не беспомощен. В соответствии с толчком, данным Ньютоном и усиленным другими великими представителями естественных наук, которому лишь частично противостояли такие гуманитарии, как Бентли (Bentley)** и Порсон (Porson)***, математика в Кембридже является необходимой основой для всего остального. Единственный путь к степеням с отличием по классической филологии и выгодам, сопутствующим им в университете и, фактически, во всех колледжах, кроме Тринити, лежит через математику, поскольку все кандидаты на сдачу Классического Трайпоса (Classical Tripos) обязаны сначала получить место в списке отличий по математике, который возглавляет Старший Рэнглер (Senior Wrangler), и завершает «деревянная ложка» (Wooden Spoon)****. Эта необходимость предварительно сдавать математику ужасно досаждает всем студентам-«классикам», а провал на этом экзамене порой заканчивается для них жизненным крахом, так что они рассматривают себя в качестве жертв и мучеников и требуют такого же отношения от других. Я ненавидел математику от всего сердца, не меньше, чем любой другой студент Кембриджа из числа моих современников, на основании если не большего знания этого предмета, то большего опыта его изучения, и просто обожал «классику». Поэтому я естественным образом оказался в рядах притесняемого и ропчущего меньшинства (на одного студента-«классика» приходится примерно три «математика»), и это помогло мне занять место среди тех, кому я симпатизировал. Мои знания латыни и греческого пока ещё не подверглись проверке, а переводы, которые мы делали на лекциях в аудитории, были несложные, и достойно выглядеть было нетрудно. И наконец, всё, что бы я ни делал, приобретало дополнительный блеск из-за моей синей с серебром мантии, поскольку обычно феллоу-коммонеры склонны скорее к разгулу, чем к учёбе, и не выделяются  какими-либо интеллектуальными достижениями. Вообще говоря, в просторечии их называют «empty bottles» – «пустые бутылки», если читать первое слово как прилагательное, хотя, если читать его как глагол, это тоже вполне будет соответствовать истине («опустошай бутылки»).

* китайская война – по-видимому, имеется в виду Первая Опиумная война между Великобританией и Китаем (1840 – 1842 гг.). Она была вызвана стремлением Великобритании расширить свою торговлю с Китаем, в том числе опиумом, в то время как Китай проводил изоляционистскую политику. Война кончилась победой Великобритании, которая добилась всего, чего хотела, Китай был ослаблен, а миллионы китайцев стали наркоманами.

** Бентли (Richard Bentley, 1662 – 1742) – выдающийся английский филолог-классик, литературный критик, богослов. С 1700 по 1742 г. был главой Тринити-колледжа.

*** Порсон (Richard Porson, 1759 – 1808) – выдающийся английский филолог-классик. После его смерти были учреждены награда Порсона для студентов Кембриджа за успехи в древнегреческом (1816) и стипендия Порсона (1855).

**** Старший Рэнглер … «деревянная ложка» – Рэнглерами называются завоевавшие отличие Первого класса на выпускном экзамене по математике в Кембриджском университете. До 1910 г. сдавшие экзамен ранжировались в списках по количеству набранных баллов. Первым шёл набравший наибольшее количество баллов – Старший Рэнглер (Senior Wrangler), за ним следовал Второй Рэнглер и т.д. Всего было три класса отличий. Последнего в списке Третьего класса называли «деревянной ложкой». Происхождение этих наименований теряется во мраке веков. «Деревянной ложке» в самом деле вручали деревянную ложку в качестве шуточного приза, – её спускали на верёвке с галереи, идущей по периметру Сенат-Хауса, в котором происходит торжественное присвоение степеней. С течением времени деревянные ложки делались всё больше и больше, пока не стали просто гигантскими. Вручением ложки занимались студенты, а администрация скрепя сердце мирилась с этим обычаем, поскольку эффективных способов борьбы с ним не было, пока, наконец, начиная с 1910 г. списки классовых отличий не стали публиковать в алфавитном порядке, т.е. классы сохранились, но кто какое место занимает внутри каждого класса, стало невозможно определить. Правда, как сообщает нам Википедия, узнать имя набравшего наибольшее количество баллов неофициальным образом можно и сейчас: во время чтения списка Первого класса преподаватель, который это делает, поправляет свою шляпу, когда доходит до имени героя дня. Что же касается деревянной ложки, то последняя была вручена в 1909 г. Катберту Лемприэру Холтхаусу (Cuthbert Lempriere Holthouse) из Сент-Джонс-колледжа.

Последняя «деревянная ложка» в истории Кембриджского университета и её обладатель. Обратите внимание, что черенок в форме весла, – это потому, что её хозяин был гребцом команды Сент-Джонс-колледжа. На черенке написана греческая эпиграмма. На чашеобразной части ложки – герб Сент-Джонс-колледжа.

1909 г.

Фотография из книги Х. П. Стоукса (H P Stokes) «Церемонии Кембриджского университета» (Ceremonies of the University of Cambridge), 1927 г.

Иллюстрация из Википедии http://en.wikipedia.org/wiki/File:Wooden_Spoon_1910.jpg

И наконец, какое же впечатление производили на меня мои новые товарищи? Те, с кем я занимал одинаковое положение в университете и был близок по возрасту, очень меня разочаровали и даже внушали некоторое отвращение. Эти юнцы восемнадцати-девятнадцати лет казались развитыми не по годам в том, что касалось порока, во всём же остальном они вели себя как самые настоящие школьники: в аудитории шумели и швырялись ручками и бумагой, по вечерам напивались скверным пойлом и буянили. Занимались они тоже как школьники, если занимались вообще, переводили дословно и неуклюже, а на занятиях по математике большая часть работы ложилась на плечи преподавателя. Во всём, кроме физического развития и склонности к пороку, они на годы отставали от американских студентов, которые значительно младше их по возрасту, за исключением того, что некоторые, очень немногие из них, с величайшей лёгкостью слагали прекрасные латинские стихи.

В некоторых отношениях это моё обобщение было неточным и неверным. К несчастью, отчасти из-за своего положения феллоу-коммонера, отчасти из-за стечения обстоятельств, я оказался среди фешенебельного студенческого кружка. Если бы моими соседями по комнатам или в аудитории оказался кто-нибудь из лучших выпускников Итона (Eton), Рагби (Rugby) или Шрусбери (Shrewsbury), мои первые впечатления были бы в значительной степени иными. Но в одном важном отношении они были верными. Восемнадцатилетний английский студент в большей степени мальчишка, чем американец того же возраста, и это касается и манер, и умения владеть собой, и знания жизни, и даже знания литературы. Вопрос о том, насколько это раннее развитие является нашим преимуществом, мы обсудим позднее. В то время я считал его неоспоримым благом и немало им гордился и лично, и как представитель своей страны.

Но хотя я был не очень-то доволен своими однокурсниками, мне доставляло огромное удовольствие общество людей другого класса – бакалавров-стипендиатов (Bachelor Scholars). Этим было в среднем по двадцать три года, и они были лучшими «классиками» и «математиками» своего выпуска, которые готовились к экзамену на членство в колледже – то есть проходили лучший из существующих курсов интеллектуальной тренировки и шлифовки. Большинство из них обладало отличным знанием грамматики и обширным словарным запасом древних языков, так что по-латыни и по-гречески они читали более охотно, чем многие по-французски, а теперь работали над тем, чтобы довести «классику» до крайней степени совершенства, расширяя свои знания путём филологических дискуссий, обогащая их историческими сведениями и иллюстрациями из литературы на других языках. Некоторые доводили результаты своего изучения математики до самых высот чистой науки, и все штудировали широкий круг литературы, которую должны были прочитать в рамках подготовки к письменному экзамену по метафизике или, как его с большей точностью называют, по общим вопросам, – этот курс включал в себя логику, политическую экономию, историческую и трансцендентальную метафизику и этику. Неудачливые кандидаты и прочие желающие посмеяться над экзаменационными вопросами частенько называли это экзаменом по книгам Хьюэлла (Whewell)*. Хотя это и не вполне соответствовало истине, но многое говорило о самом экзамене, потому что профессор казуистики немало писал на самые разные темы.

* Хьюэлл (William Whewell, 1794 – 1866) – британский учёный-энциклопедист, философ, богослов, историк науки. Родился в семье столяра и должен был пойти по стопам отца, но обратил на себя внимание школьными успехами в математике и получил стипендию, которая позволила ему учиться в кембриджском Тринити-колледже. Там он тоже проявлял выдающиеся математические способности (Второй Рэнглер 1816 года). Впоследствии стал членом Тринити-колледжа, а с 1841 по 1866 г. был его главой (Master). С 1828 по 1832 год занимал должность профессора минералогии Кембриджского университета, а с 1838 по 1855 – профессора казуистики, или, как полностью именовалась эта должность, «найтбриджского профессора моральной теологии и казуистического богословия» (она была учреждена в 1683 г. Джоном Найтбриджем (John Knightbridge), отсюда прилагательное «найтбриджский»). Помимо прочих своих достоинств, доктор Хьюэлл обладал отменным здоровьем и большой физической силой. Умер в возрасте 72 лет в результате падения с лошади. Оставил огромное количество работ, охватывающих самые разные области науки.

Классические вкусы и гармоничный интеллект этих людей мог полностью оценить только такой же учёный, как они сами, но любой не слишком неграмотный человек был бы поражён тем, как они разбирались в литературе, написанной на их собственном языке – не в эфемерной и поверхностной её части, но в классике языка. Для отдыха вместо дешёвых романов, политических диатриб* или газетных скандалов они читали старых драматургов и образцовых эссеистов прошлого. Они организовывали шекспировские клубы, чтобы читать и изучать этого драматурга, и это имело мало общего с теми «шекспировскими чтениями», в которых актёр или актриса являются главной приманкой. Критические замечания, которые они высказывали в разговорах, далеко превосходили большую часть того, что восторженно встречается при появлении в печати; а когда они беседовали, это были не упражнения в красноречии или полемике, не игра софизмами, направленная лишь на то, чтобы выиграть в споре и произвести впечатление на слушателей, но непредвзятый обмен знаниями и мнениями и поиск истины.

* диатриба – резкая обличительная речь.

Регулярная физическая нагрузка во время ежедневного моциона поддерживала  в них здоровье тела, а тем самым и гибкость ума, и в то же время гнала прочь всякую мрачность и раздражительность, делая их исключительно приятными в общении людьми. И хотя, как правило, это были люди небольшого достатка, и жили они на очень небольшие (для Англии) доходы, они обладали вкусом к прекрасному и удовлетворяли его в своём простом и умеренном духе. Не имея средств для роскоши, они сохраняли приличествующий джентльменам эстетизм. В одежде они придерживались простоты, чтобы не сказать бережливости, но её опрятность и отсутствие претенциозности уничтожали всякую склонность к критике. Они не могли позволить себе дорогостоящие картины, но стены их комнат были украшены отборными гравюрами, которые они собирали в течение студенческих лет и которые стоили по нескольку фунтов каждая. Обычно они жили на простой и питательной пище, но по праздникам, когда неожиданно приезжал старый друг или результат экзамена оказывался блестящим, или если находился любой другой повод для пирушки, они наслаждались изысканнейшим обедом и бутылкой-другой хорошего вина не меньше, чем эпикуреец самого высокого полёта. Опера, да и вообще любые публичные развлечения, были им недоступны, и большую часть года они были привязаны к несколько монотонной местности вокруг Кембриджа, но на месяц-полтора во время длинных каникул отправлялись осматривать достопримечательности Парижа, или картинные галереи Бельгии, или естественные красоты Рейна и Швейцарии, и возвращались назад, получив от своей краткой экспедиции удовольствие большее, чем могут себе представить те, кто сделал целью своей жизни порхание с места на место в поисках впечатлений.

Эта великая перемена к лучшему за несколько лет жизни в колледже стала для меня одной из первых загадок, связанных с английскими университетами. Опыт на родине не подготовил меня к подобному скачку между двадцатью двумя и двадцатью пятью годами. Мои собственные занятия классической филологией были основаны, скорее, на склонности к ней, чем на очень уж сильном убеждении в её житейской полезности; теперь же я начал подозревать, что практической пользы от неё всё-таки больше, чем я когда-либо предполагал.

Что же касается членов колледжа, то те, что помоложе, обнаруживали те же характерные черты, что и бакалавры; другие, постарше, казалось, несколько потеряли форму, живя на покое, и это навело меня на мысль, которая на самом деле является общепринятой точкой зрения среди самих же членов колледжа, а именно, что университет – отличное местечко на обычный семилетний срок или немного больше, но по истечении этого времени лучше его оставить, если только человек не преследует какие-нибудь сугубо научные цели.

В том-то и заключается ценность членства в Тринити-колледже, что это положение, которое можно удерживать в течение семи лет (для мирян), не считая срока учёбы, обеспечивает молодому человеку поддержку на начальном этапе его профессиональной карьеры, в то время как три года подготовки к экзамену на членство сами по себе значительно способствуют этой карьере путём постоянной и интенсивной тренировки ума. Но, к сожалению, многие не могут устоять перед соблазном и принимают духовный сан, не имея к этому призвания, просто ради того, чтобы сохранить своё членство.

Предыдущая

Следующая